Несколько лет назад кто-то спилил широкоствольную осину. Здесь же, на месте, ее распилили на дрова и увезли, а там, где красовалось дерево, остался стоять, как часовой, на краю лесной поляны пень. А рядом чуть заметная тропинка, пробитая копытами лосей, которые в жаркий день спускаются на дно оврага напиться из светлого и холодного, вечно куда-то спешащего ручья. 

    Нередко по этой тропке хожу и я: летом испробовать родниковой вкусной воды, осенью — нарвать раскидистых лап папоротника для засолки груздей, зимой — вздохнуть полной грудью ядреного морозного воздуха с чуть горьковатым привкусом коры молоденького осинового подростка. Ну, а весной тропинка всегда выводит к сморчкам, этим удивительным грибам, которых, порой кажется, всех и не соберешь. 

   Так вот, когда вдруг исчезла старушка-осина, я взгрустнул, потому что, как ни говори, а поляна обеднела красотой, и уже сентябрьским днем над ней не вспыхнет, как в прежние осени, яркая роспись красок незримого художника, и не усядутся перед дальней дорогой на раскидистых ветвях встревоженные стайки перелетных птиц. Дерева нет, но остался пень, такой широкий, как стул. Всякий раз, поднимаясь усталый из оврага, я садился на него, блаженно вытягивал ноги, отдыхал. 

   На другой год, в конце сентября, опять потянуло на поляну проведать любимые места, насладиться ароматом подпревающих листьев и трав. Пень все также куце торчал в уже пожухлой траве. Он поблек, его припорошило листвой, а бока густо подернулись изумрудным мхом. Я привычно ласково провел ладонью по гладкому срезу, снимая листву, и взору представилась удивительная картина: бойко и как-то озорно, словно в сказочном представлении, на пне толпились опята. У них еще не отросли во всю силу ножки, и поэтому они казались словно вылитыми из бронзы. 

    С тех пор каждую осень вокруг пня опенки водили свои хороводы, радуя глаз. 

    С годами пень почернел, сделался трухлявым. В нем селились то ящерицы, то мыши. Однажды ему крепко досталось от барсука, который выискивал под корнями каких-то личинок. 

    Этим летом пень принял новых жильцов — красных муравьев. Лесные санитары постарались, натаскали целую кучу сухих мелких веточек, прутиков, травинок. Пень как бы сделался меньше, растворился в этом миниатюрном лесном терриконе.

     А еще я заметил, как рядом потянулся к солнцу осиновый побег. И подумал о том, что в природе ничто не проходит бесследно и напрасно. Каждое дерево, каждая травинка живет по своим законам, составляя сложный мир природы и человека. 

    Мелкий затяжной дождик сочится и сочится из низко бегущих над лесом лохматых облаков. Не каждый даже заядлый грибник в такое время выберется в лес с лукошком. Кому хочется промокнуть до нитки? Меня же непогода не огорчает, даже доставляет удовольствие. В пасмурный ненастный день лес наполняется иными звуками и шорохами, все вокруг делается каким-то таинственным, загадочным, неожиданным. 

    Ветер треплет вершинки кленов и осинок, сбивая к ногам золото листвы. Протяжно и жалобно скрипит старое дерево, где-то вскрикнет пугливо птица, чуть слышно затрещат сучья под ногой сохатого... 

    Спускаюсь в молоденький осинничек. Помню, что лет двадцать назад на этом месте была делянка, как потом густо вымахала по пням дикая малина, появился подрост. Теперь осиновая роща омолодилась, стала еще опрятней и привлекательнее. Много лет здесь я не собирал грибов, а теперь охотно заглядываю и не напрасно. Вот и в этот раз нога мягко ступает по влажной листве, а глаза — то под одно дерево, то под другое. Ага, вон под тем ореховым кустом мигнул красный фонарик. 

    Так оно и есть: молоденький подосиновичек, видно, теплым дождичком его выгнало на свет ночью, привстал на ножке. Осторожно подрезаю и укладываю его в корзину. Приглядишься получше и сообразишь, что грибы чем-то даже похожи на нас, людей: то ли позой, то ли приветливой улыбкой.

    Мелкий дождичек сек осенние наряды леса, облака чередой спешили по небосклону куда-то на юг, а в осиннике то там, то тут вспыхивали и вспыхивали яркие фонарики, предвещая щедрую грибную пору.